Отправлено: 07.12.13 21:21. Заголовок: Сад Учителя. О.Б.Обнорская

Фрагменты из книги-дневника Ольги Борисовны Обнорской

цитата:

В мае 1936 года я начала ощущать присутствие Учителя. Сначала очень неясно и туманно, в виде мечты. Мне вырисовывалась Его высокая фигура, полная благородства, величия и спокойствия в движениях. Потом ясно увидела только ноги Учителя, обутые в лёгкие сандалии, и себя, рыдавшую у Его ног. Это я видела несколько раз. Приблизительно двадцать первого мая я увидела Учителя, сидящего на простой, деревянной терраске. Одна Его рука лежала на перилах, а другая покоилась на коленях. Лицо Его было отвёрнуто от моего зрения! Он смотрел на тропинку, скрывающуюся в зелени, и словно ждал кого-то на ней. Это я видела два раза. 23 мая Я рыдала у ног Его на той же терраске. Он ласково поднял меня и что-то сказал вроде: «Встань. Довольно омывать мои ноги слезами». Я плохо видела Его лицо и слова Его не слышала, а как бы чувствовала, но не всё. Это длилось недолго. 24 мая Видела то же. Но я не рыдала. Я сидела на полу у ног Его. Он говорил мне что-то, но я не слышала слов. Облик Учителя всё ещё мне не чёток. Мне чудится Он русым. Глаза изумительной синевы, отливающей золотом. Бороды и усов нет. Рот улыбается иногда. Очень благородный овал лица. Вообще трудно описать Его, тем более что я всё время напрягаюсь, чтобы не потерять видения, которое дрожит, как в воде. Чем больше и сознательнее я напрягаюсь, тем хуже вижу. Когда же я созерцаю, не думая о том, как это происходит, я вижу яснее и отчётливее. 25 мая Видела Его в Саду под деревом. Что-то писал за деревянным столом. Я села у ног Его. Кротко и ласково Он говорил мне что-то, но слов я не слышала. Я не могла долго созерцать и скоро «ушла». В сердце было неизъяснимое счастье. Вечером того же дня я хотела опять увидеть Его. Словно я шла по тропиночке и подошла к Его дому. Всего дома я не видела ни разу, а только часть терраски, деревянную, небольшую. И теперь я увидела только одну калитку, которая вела на террасу. Она была закрыта. Я поняла, что мне нельзя идти дальше и услышала «беззвучный голос»: «Приходи завтра». 26 мая Учитель сидел в Саду под деревом и что-то писал. Ясно видела Сад. Очень много цветов и кустов цветущих. Пробыла безмолвно около Учителя очень недолго. Шла обратно Садом, но видела его не весь. 27 мая Учитель сидел на террасе. Его ноги стояли на скамеечке, простой, сосновой скамеечке очень чистой и свежеотструганной. Я подошла близко к Нему и села на пол около скамеечки, на которой стояли Его ноги. Учитель сидел нагнувшись вперёд, Его локти лежали на коленях, а в руке Он держал веточку какого-то растения. Он что-то говорил мне. Но я не слышала Его слов, я ещё не понимала Его. Потом я просила Его о прозрении. Я, рыдая, лежала на полу. Учитель стоял надо мной и, воздев руки, молился. Когда я подняла на Него глаза, я ощутила силу, которая исходила из всего Его облика во время молитвы. Потом я опять сидела у ног Его. И Он дал мне лист бумаги и перо, и я услышала голос Его, очень мягкий и нежный: — Пиши. Всем, всем, всем… Всем народам, всем людям всех стран: Возлюбите Истину превыше всего, и мудрость прольётся на вас. Познайте единство, ибо нет в мире разделения и каждый несёт ответственность за каждого. И нет чужой скорби и чужих страданий. Если они не поняты вами и не разделены, как ноша вашего сердца, тогда нет понимания и истинной любви в сердцах ваших. Возжелайте Истину превыше всего, и Истина снизойдёт к вам. Значение каждого дня усвойте. Примите мир в ваши сердца и покой. После чего Учитель взял листок из рук моих, поднял его в воздух двумя пальцами и дунул на него, он мгновенно сгорел голубым огнём. Учитель улыбнулся мне и сказал: — Теперь он полетел в мир людей и войдёт в сердца тех, кто способен принять его. Учитель благословил меня, сказав: — Я позову тебя сегодня ещё, но без зова не иди ко мне. Лишь по утрам можешь идти без зова. Учитель поднял моё лицо за подбородок и взглянул мне в глаза. Но у меня не было силы запечатлеть ни лица Его, ни дивного взгляда, я видела Его как бы сквозь туман. И Учитель сказал: — Скоро научишься видеть Меня ясно и чётко. Иди с миром, дитя Моё.

 Отправлено: 08.12.13 05:32. Заголовок: На терраске я видела..

 Отправлено: 08.12.13 08:15. Заголовок: Шла по аллее кустарн..

 Отправлено: 27.12.13 08:11. Заголовок: Прочитав эти строки ..

Прочитав эти строки стало так стыдно за свои переживания, проблемы, недовольства, которые ни в какое сравнение не идут с тем что переживали и переживают сегодня некоторые люди. Мы счастливые , сытые и благополучные люди и должны ежечасно благодарить Силы Высшие за все что получаем.

.

цитата:

О начале войны Ольга Борисовна узнала в поезде, возвращаясь в Ленинград из Лазаревской. А. Н. Обнорского отправили на Ленинградский фронт, и Ольга Борисовна осталась в Ленинграде, чтобы быть рядом и, может быть, хоть редко, но видеться или получать от него весточки. В октябре 1941 г. его перевели на Волховский фронт, и встречи стали практически невозможны, оказии с весточками очень редки, почта работала плохо, и она осталась одна, страдая от невзгод, борясь с собой и надеясь на встречу. В те дни она писала мужу на Волховский фронт: «…Сегодня почему-то особенно грустно на сердце. Пушки грохочут не переставая. Как страшно сейчас жить! Как страшно… И знать, что всё это плод наших деяний и что вся эта ненависть – порождение наших сердец… (27.10.41) …Сердце всё плачет и плачет и не может успокоиться. Словно свет померк и жизнь остановилась. И вдруг я услышала по-французски «…будет успех, ты увидишь, не кричи; вернётся радость, как всегда … Твои страдания пройдут. Не углубляй их. Это всё. Твой друг К. …» Как будто бы сердцу стало легче. Всё же я не одинока. И есть друзья, которые не оставляют меня… (28.10.41). Несмотря на «невыносимый холод», постоянные бомбежки и «голодное существование», она «всё же борется изо всех сил» и в январе 1942 г. пишет: «…Я хоть и барахтаюсь, а всё же крепко люблю жизнь и за всё ей благодарна. Она ко мне всё же очень милостива, другим гораздо хуже… Под Новый год я ничего не имела “пророческого”, и в сердце нет вдохновения… Но всё же берегу цветок сердца, иногда он светит “цветом персика”… Думаю, что всё надо пережить и ничего не требовать…» Февраль 1942 г. мог стать последним месяцем её жизни. Из писем февраля 1942 г.: «…Интересно знать, до каких пределов дойдут наши муки? Нет хлеба, я не получала уже два дня хлеба. Питаюсь остатками “твоих крох”. Скоро мне совсем нечего будет есть. Мы не имеем писем, газет, радио, света, тепла, хлеба и воды. Что ещё можно отнять у нас? Жизнь? Но она уже и так еле тлеет, а у многих и отнята…, …У меня ничего нет. Варю жиденький “супчик” и съедаю 250 г хлеба. Это всё. Но скоро и “супчик” варить будет не из чего. Думаю, что так я ещё не жила! Сегодня ночью был сердечный приступ… , …Я живу по инерции. Только мысль о тебе держит меня. Кажется, словно всё счастье померкло в мире и никогда уже не будет его… Я очень слаба, и временами меня охватывает большая печаль. Ходит сыпняк. Я спокойна. В сущности, я уже исстрадалась, чтобы мне как-то цепляться за жизнь, если её придётся оставить. Но хотелось бы видеть тебя очень, очень. Во имя любви к тебе я осталась здесь летом и приняла все крестные муки, которые только достались на долю человека, и во имя этой же любви я не имею сил ехать теперь, не повидав тебя». И несмотря на «все крестные муки», в её стихотворении от 19.02.42 по-прежнему звучит лейтмотив продолжающейся жизни: Научи меня снова смеяться, О, Боже, Снова ликовать перед Твоим Престолом, В котором развернулась Вселенная В своём простом великолепии. Научи меня снова грустить, О, Боже, Перебирая все мои несовершенства, И возлагать свои упования На Твоё бескрайнее всепрощение. А двадцатого февраля она делает в своих письмах-дневниках последнюю запись: «Ну что же это такое? Я совсем запухаю. Под глазами какие-то опухоли, глаза затекли, стали малюсенькие. Неужели это начало конца? Неужели я так и не увижу тебя? И меня зашьют голую в рогожку и потащат как бревно в общую яму в объятия чужих мертвецов. Не хочу, не хочу! Алёша, спаси меня! Вырвись, отзовись, приезжай за мной! Без тебя я не уеду. Я должна тебя видеть. Ведь во имя тебя, мой Алёша, я терплю всё это! Я должна тебя видеть! Я выстрадала это право! И я люблю тебя невыносимо!» И зов её был услышан: муж приехал, чтобы спасти её, и третьего марта 1942 г. из поезда на Вологду она уже напишет ему: «…Мои отёки сходят. Только сейчас я вижу, как сильно было отёкшим лицо и руки. Чувствую себя бодрой и спокойно принимаю всё… Как быстро пролетела наша встреча! Как мало мы были вместе! Это как сон…» Из Вологды на санитарном поезде она благополучно доехала до Перми, где прожила в семье отца мужа – Н. П. Обнорского, до весны 1943 г. Жить было легче, чем в блокадном Ленинграде, но всё равно тяжело. Н. П. Обнорский был заведующим кафедрой иностранных языков Пермского университета и поэтому продуктовую карточку имел не рабочую. Семья была большая, жили в холодном бревенчатом доме. В июле 1942 г. у дочери Н. П. Обнорского родился сын, продукты приходилось обменивать на молоко. Очень давила тоска по мужу. Она писала ему: «Я хочу жить к тебе поближе! Ах, Алёша, как тревожно мне за тебя! Мне ничего не нужно в жизни – только ты. Жить нам вдвоём, в полном понимании друг друга и помощи друг другу, а через нашу любовь давать свет кругом всем, кто вступит в неё». В этот период она так оценивает своё назначение в жизни: «Я крепче и глубже начинаю понимать, что я могу дать людям. О, очень малое или огромное (это зависит от них!), но слово одно: Радость. Вне этого я не хочу жить. Я должна быть чистой, как листик берёзы, вымытый утренней росой. Яркой, как луч солнца в полдень, и светлой в каждом своём проявлении. …Я прожила жизнь и шла по грязи много раз, но сердце я сохранила и потому осталась чистою». Из Перми она переписывалась со своими родственниками и друзьями, которые были разбросаны войной по всей стране: «Все пишут, что плохо живут, но как помочь?» Большую часть денег, которые получала по аттестату как жена военного, отдавала в семью, остальные – рассылала. В начале 1943 г. она делает попытки получить через военкомат разрешение на переезд из Перми в деревню на Запад, ближе к фронту, надеясь, что так будет легче встретиться с мужем. Пермь была закрытым городом, и присланных мужем из военной части документов оказалось недостаточно, чтобы получить разрешение и приобрести в железнодорожной кассе билет на выезд. Время шло, получение необходимых документов затягивалось, и Ольга Борисовна решается пешком уйти из Перми. Она была очень мужественным и сильным человеком. Ещё стояли морозы, в лесу лежал снег, кроме того, на ноге у неё была незаживающая трофическая язва, но всё это её не могло остановить. Подробности её пешего перехода (от Перми до Буя около 900 км) неизвестны, но дальнейшая её переписка с мужем идёт с мая 1943 г. из деревни Починок Ярославской области. Деревня эта находится в 18 км от поселка Сусанино на реке Шача, между Костромой и Буем. Жить было по-прежнему тяжело: «…у меня нет ни крошки хлеба и нет муки… С карточкой хлебной, конечно, не торопятся, и когда выдадут хлеб – неизвестно…». Кроме того, постоянно нужны были дрова; получить их через сельсовет оказалось практически невозможно, и приходилось почти каждый день ходить за ними в лес, зимой на лыжах. А. Н. Обнорский в это время был на Волховском фронте в должности начальника штаба артиллерии дивизии, и летом 1943 г. им удалось провести несколько дней вместе в деревне. Летом она перешла жить из избы в сарайчик, «продуваемый ветрами». Часто уходила в лес, на реку, рисовала этюды, собирала грибы и ягоды. Заучила на память несколько (7–8) гимнов Шри Рамакришны и распевала их, бродя по полям: О, когда в моё сердце войдёт Божественная Любовь? О, когда воспою Твоё имя И слёзы прольются из глаз? О, когда, о когда моё сердце Очистит, Господь, Твой Огонь И спадут с меня цепи желаний, И рассеется мрак очей? О, когда я увижу мир, Весь проникнутый только Тобой? И ниц я паду на пути Божественной Любви! О, когда? Боже, когда? О, когда!.. (Гимн 5) Очень хотелось ей вернуть себя в прежнее состояние Радости. В марте 1944 г. она писала мужу: «Я думаю, что эта полоса “безволия к жизни” должна скоро пройти и я снова буду полна Радости». Несмотря на трудности с бумагой, она отредактировала и переписала в одну тетрадь свои стихи (их оказалось около 150) и беседы с Учителями за 1941, 1942 и 1943 гг. В это же самое время она писала мужу, что получила письмо из Тарусы, где ей сообщают, что «…Кора (К. Е. Антарова) пишет какую-то необыкновенную повесть, которая всех приводит в восторг. Интересно бы нам её почитать. Вообще я очень хотела, чтобы ты познакомился с Корой, мне интересно твоё впечатление». Здоровье её в это время сильно ухудшилось: к болезням ноги и сердца добавилось катаракта, она не видела одним глазом, а в условиях деревни ей ничем не могли помочь, так как требовалась операция, которую могли сделать только в городской клинике. В феврале 1944 г. А. Н. Обнорского перевели на Ленинградский фронт, и с января 1945 г., будучи назначенным преподавателем тактики в Высшей офицерской школе, он стал усиленно хлопотать о её возвращении в Ленинград. Несмотря на необходимость операции и его звание (полковник), это оказалось нелёгким делом. Сначала ей было разрешено только временное проживание в Ленинграде. Но в 1947 г. они наконец получили свою первую квартиру на ул. Радищева. Привязанности к вещам она не имела и даже при переезде в 1936 г. из Москвы привезла с собой как семейную реликвию лишь зеркало в серебряной оправе. По её признанию, на её долю выпало всякое: от жизни во дворцах до существования нищенки. После войны восстанавливалась Россия, восстанавливался Ленинград, возвращались те, кто уцелел. Их дом стал культурным центром, где собирались по вечерам свободомыслящие люди, в том числе члены разгромленного Теософического общества, из Ленинграда, Москвы и других мест. Пили чай, беседовали на философские темы, а это вызывало подозрение. Чтобы собрать на них материал, были использованы стандартные методы: взлом квартиры во время их отпуска с целью установки подслушивающих устройств, внедрение в их круг сотрудника МГБ, дворник тщательно вела перепись всех лиц, посещающих квартиру, – всё это открылось на допросах. Арестовали их в марте 1953 г., квартиру опечатали, изъяли её рукописи и некоторые книги. За время заключения многие её рукописи, включая стихи и передачи Учителей оказались утерянными. Остались те этюды, которые она раздарила, рукопись «Сад Учителя» и небольшая часть стихотворений. Поскольку следствие велось уже после смерти И. Сталина (вскоре был арестован Л. Берия), а также благодаря своей эрудиции и памяти А. Н. Обнорский смог убедить, что в их деятельности не было ничего антигосударственного, и через шесть месяцев их освободили. Судимость оставалась, и полную реабилитацию А. Н. Обнорский смог получить только в конце 1956 г., когда Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор военного трибунала Ленинградского военного округа от 25–28 августа 1953 г., и дело было прекращено за отсутствием состава преступления. Только в конце февраля 1957 г. он получил уведомление о восстановлении звания и возвращении правительственных наград. Этот период жизни был для них трудным, они были бесправны, а А. Н. Обнорский – ещё и без работы. Всё это подорвало и так слабое здоровье Ольги Борисовны, и 18 февраля 1957 г., в день, когда родился почитаемый ею Шри Рамакришна (1836–1886), она ушла из этой жизни, которую, несмотря ни на что, она так любила.

 Отправлено: 11.01.14 23:26. Заголовок: Очень благодарю Вас,..

Очень благодарю Вас, Тамара, за такой редкий материал!
У меня давно есть книжка "Сад Учителя", которую люблю перечитывать. Удивительный покой на сердце приходит при ее перечитывании.
А то, что Вы смогли найти такую биографию - это вообще нечто особенное. Редчайший у Вас талант находить информацию, Тамара

Еще раз спасибо за такой материал!